Кэрри потянулась к подруге и поцеловала ее в щеку. Наконец-то выговорившись, она сияла, точно начищенная лампа.

— Однако мать тебе все же сказала, и это, согласись, офигенно — твой отец жив! Ты можешь с ним встретиться и спросить, почему он так поступил. И потом, у тебя его гены — повидаешься с великаном.

— Прежде я должна разобраться с временной шкалой. Надо выяснить, что произошло в Чикаго. Я же ничего не знаю.

Кэрри внимательно смотрела на нее. Она знала, что Алиса сейчас делает. Во многом разные, они были схожи в том, что обдумывали свою жизнь, не терпели придурков и всегда поддерживали друг друга.

— Чем я могу помочь? — спросила она.

— Посиди со мной, пока я его гуглю, — сказала Алиса. — И дай мне время все обдумать. Спешки нет.

До четырех утра они рыскали в интернете. Поиск дался Алисе нелегко — у нее звенело в ушах, строчки и многочисленные фото расплывались перед глазами. Отец ее был главным физиотерапевтом в «Чикагских быках». На нескольких снимках он разговаривал с игроками — видимо, об их травмах. На групповых фотографиях команды он стоял среди других тридцати мужчин в одинаковых рубашках поло. Лишь одно фото было из периода его студенческой жизни. На общем снимке университетской команды он в игровой майке и брюках расположился на краю ряда, опираясь на костыли.

— Здесь он просто красавчик, — сказала Кэрри. На более поздних фотографиях Уильям Уотерс выглядел не просто постаревшим, но смахивал на утес, исхлестанный волнами. Кэрри вгляделась в снимок: — Это 1982-й. Значит, за год до твоего рождения.

Алиса кивнула. Ее слегка качало, хотя она ничего не пила, кроме пары литров воды в ресторане. В какой-то момент обеих сморило, и они проспали до полудня, поскольку была суббота, будильник не зазвенел. У Алисы раскалывалась голова, но вместе с тем она испытывала облегчение, словно с нее сняли тяжкий груз. Лишь за завтраком до нее дошло, что из-за уважения к матери она всю жизнь заглушала в себе вопросы и уклонялась от поиска ответов. Но этому пришел конец. Отныне она может спрашивать кого угодно о чем угодно. При этой мысли губы сами разъехались в широченную улыбку, и Кэрри, оторвавшись от тарелки с хлопьями, улыбнулась ей в ответ.

Алиса задумалась. А какие у нее вопросы? Что она хочет узнать, о чем говорить? Раньше не было подобной возможности, но теперь с нее будто сняли шоры. Открылся бескрайний горизонт. В дверь постучали. Пришел Роан.

— Кэрри ввела меня в курс дела. — Он подсел к столу, как участник совещания, слегка опоздавший к его началу. — Вот все и прояснилось. Я всегда знал, Алиса, что ты чего-то ждешь. Как будто припала ухом к земле и не шелохнешься, чтобы не пропустить приближение чуда. Я уж думал, ты поджидаешь какого-нибудь хмыря, но оказалось гораздо круче.

— Вот именно, — поддакнула Кэрри.

— Без пяти минут специалист с научной степенью к твоим услугам. Я, знаешь ли, исследователь мирового уровня. Мы поможем тебе раздобыть об этих людях всю информацию, какая только есть.

Алиса пыталась возразить, но Роан остановил ее взмахом широкой ладони.

— Неужели ты не понимаешь, что для нас огромная радость быть полезными? Ты же никогда не позволяла помочь тебе. Всегда говорила, что у тебя все прекрасно. Нет, ты не строишь из себя героиню драмы, Алиса Падавано, но это же чертова драма.

— Я не люблю театральности, — сказала Алиса, уставившись в тарелку.

— Мы это знаем. Но я так счастлив возможности помочь тебе, что вот-вот заплачу.

— Я уже плачу. — Кэрри вытерла слезы.

— Я понимаю, это трудно, но позволь нам позаботиться о тебе, ладно? — сказал Роан.

Алиса прикрыла руками лицо и засмеялась. Маленькие ножницы всю ее искромсали, отрезав путь к сопротивлению. Она чувствовала, как любовь друзей проникает ей под кожу, и тоже расплакалась.

— А ведь это стол из нашей кухни, — вдруг вспомнила Алиса. — Мы с матерью сидели за этим самым столом, и она сказала мне, пятилетней, что мой отец умер.

— Ого, — сказала Кэрри.

— На каждом шагу история, — сказал Роан. — Черт, мне это нравится!

Через неделю трудов в научной библиотеке он передал Алисе папку с фотографиями и биографическими данными Уильяма Уотерса и трех сестер Падавано. Снимки лучшего качества подтвердили, что Алиса — копия отца: оба высокие и худые, белесые и голубоглазые. Нашлась газетная заметка о свадьбе Уильяма и Джулии, где ее называли будущей хранительницей домашнего очага, а его — будущим преподавателем истории. На свадебном фото невеста в белом переливающемся платье лучилась радостью, на фоне которой улыбка жениха в красивом костюме казалась покорной. Алиса разглядывала фотографию, поражаясь, какой счастливой выглядит ее мать, ничто на снимке не предвещало, что всего через полтора года ее замужество и жизнь в Чикаго завершатся.

Биографическая справка сообщала, что по окончании университета Уильям только год занимался в исторической аспирантуре, а затем получил диплом спортивного физиотерапевта, прилагался и его послужной список. Там же говорилось, что он дважды лежал в больнице: во время учебы перенес операцию на колене, а в 1983-м, вскоре после рождения Алисы, был помещен в психиатрическую клинику. Видимо, его душевное нездоровье и стало причиной развода и отказа от дочери. Джулия с Алисой перебрались в Нью-Йорк, когда Уильям находился в больнице.

Пока Алиса знакомилась с материалами папки, пришло сообщение от матери: «Что это означает, когда литературный персонаж лишается своей тени? Кажется, Питер Пэн стащил тень Венди?»

Алиса показала сообщение Кэрри, и та сказала:

— В голове твоей матери определенно что-то происходит. Собираешься отвечать?

— Нет. Смотри-ка, еще, оказывается, есть кузина, чуть постарше меня. Изабелла, дочь Цецилии. Она выглядит так же, как все Падавано, исключая меня.

Подруги сидели за кухонным столом, только что покончив со спагетти — единственным блюдом, удававшимся Алисе. Она готовила только его, а Кэрри — салат, в который добавляла все, что ей попадалось под руку, результат обычно был сомнительным.

— Ты закончила корректировать тот грустный роман?

— «Маленьких женщин»? Да.

— Значит, пора тебе наведаться в Чикаго, — сказала Кэрри. — Возьми отгулы. В папке вся необходимая информация.

— Может, еще что-нибудь найдется. — У Алисы возникло ощущение, что тело ее налилось свинцом и приросло к стулу. Она огляделась, чем бы отвлечься, но видела только обшарпанную мебель и гору немытой посуды в раковине. — Я ему не нужна, Кэрри. Он не хотел иметь со мной никаких отношений.

Кэрри часто заморгала.

— Только не плачь, — предупредила Алиса.

— Не буду. Послушай. Он принял это решение много лет назад, когда был в ужасном эмоциональном состоянии. Возможно, сейчас он чувствует что-то совершенно иное. Возможно, все эти двадцать пять лет он сожалел, что бросил тебя. А может, Джулия еще в чем-нибудь тебе соврала. Черт, она ведь могла ему заплатить, чтоб держался от тебя подальше. В старых газетах ответа на эти вопросы Роан никак не смог бы отыскать. Ты должна поехать туда и спросить его сама.

«Поехать туда», — мысленно повторила Алиса. За свою жизнь она путешествовала очень мало. Четыре часа на машине до Бостона. Ну еще поездки к бабушке во Флориду. Она сразу отвергла вариант учебы за границей и не понимала тех, кто покидал Нью-Йорк. Здесь ее дом, с которым не сравнится ничто на свете.

— Ты уже взрослая, — сказала Кэрри. — Тебе двадцать пять. В отце ты не нуждаешься. Надо просто встретиться с ним, чтобы выяснить, что к чему, и жить своей жизнью дальше.

Алиса пыталась вникнуть в слова подруги, однако встреча с отцом и продолжение прежней жизни противоречили друг другу. Да, сейчас она живет своей жизнью, но стоит ей сесть в самолет, как ее благополучная, осторожная и спокойная личность, которую она создавала с детства, разлетится вдребезги.

Уильям

Ноябрь 2008

Кое-что Уильям чувствовал нутром. Например, он знал, что Кент позвонит его психиатру, чтобы удостовериться в действенности прописанных лекарств, и на очередном приеме врач станет обследовать его с особым пристрастием. И вообще с первых дней знакомства они друг друга понимали без слов. Когда после развода Николь выехала из семейного дома, некоторое время Уильям обитал в гостевой комнате, дабы переход друга от совместной к одинокой жизни был не столь резким. Он радовался возможности поддержать Кента. Тот начал было извиняться за свое уныние, но Уильям сказал, что считает себя в долгу за его многолетнюю заботу. Позже Кент вроде как вновь обрел прежнюю веселость и вкус к жизни, но Уильям угадывал в нем неизбывную тоску и сейчас сокрушался, что другу опять приходится быть стражем его депрессии.