— Алиса плачет. Извини, мне надо к ней.

Повесив трубку, Джулия сообразила, что даже не нашла уважительной причины для завершения разговора. Детский плач — стихия Эмелин. Наверное, вот прямо сейчас пять-шесть малышей хнычут, перед тем как уснуть. Джулия представила, как сестра возвращается к своим обязанностям, как берет ребенка на руки, сует пустышку в рот, любовно убаюкивает этих чужих детей просто потому, что это правильно.

Сильвия

Август — ноябрь 1983

В первой больнице Уильям провел десять дней, и все это время врачи и медсестры считали Сильвию его женой, как она и представилась в самом начале. Позже ни сама она, ни Кент не исправили это недоразумение. Как жена, Сильвия была вправе получать информацию о ходе лечения. Медперсонал относился к ней уважительно, знакомил с историей болезни, и все сведения она передавала Кенту.

Но потом Уильяма перевели в психиатрический стационар, и тогда Сильвия во всем призналась доктору Дембия. Ее накрыло чувством вины, когда врач, приступая к лечению тяжелой депрессии, сказала пациенту: «От вас потребуется беспощадная честность». У Сильвии возникло ощущение, будто ее поймали на лжи в церковной исповеди. Вслед за врачом она вышла из палаты и постаралась объяснить, как все получилось. Сильвия порадовалась, что врач — женщина, и, описывая ситуацию, представляла, что говорит не с коротко стриженной седой дамой, а с кем-то из своих сестер.

— Перед попыткой самоубийства Уильям сказал жене, что их брак окончен. Поэтому Джулия, моя сестра, не захотела приехать в больницу, а его родители… Я не знаю, в чем там дело, но они с ним не общаются. По очевидным причинам Кент не мог назваться его братом, но кто-то должен был присматривать за ним, пока он находился без сознания. Парамедик решил, что я — жена, и я не стала исправлять его ошибку. Вот так все и вышло. — Сильвия пожала плечами, чувствуя, что ее слегка качает от собственного признания.

Доктор Дембия приподняла бровь:

— Наверное, вы поступили правильно. В списке посетителей ваш статус переправят на свояченицу. Спасибо, что поставили в известность.

Если б сестры Сильвии слышали этот разговор, они бы удивились. Она и сама удивлялась, не узнавая себя. За те часы, что она вместе с друзьями Уильяма рыскала по городу, Сильвия стала совсем другой. Физическая нагрузка, сплоченная группа, страх, бессонница — такого в ее жизни никогда не бывало. Забыть это невозможно, этот опыт останется навсегда, точно татуировка.

Она сказала себе, что продолжает навещать Уильяма по двум причинам. Во-первых, он еще очень слаб и не может сам следить за своим лечением, кому-то нужно это делать вместо него. Кент не имел такой возможности, его ждала учеба в медицинской школе. Вторая причина — просьба Джулии выяснить, надо ли ей приходить в больницу, остается ли она женой. «Я должна что-нибудь сделать?» — спросила она. Сильвия уже огорчила сестру, когда ушла искать Уильяма, и не хотела огорчать ее снова. Она сидела возле кровати больного, ожидая возможности поговорить с ним.

Долгое пребывание в воде сказалось на его зрении, электролитном балансе и щитовидке. Уильям больше спал, чем бодрствовал, и в это время Сильвия читала свой любимый поэтический сборник. Стихи годились для ее рассеянного внимания, помогая думать об отце. Чарли почти всегда был в ее мыслях, пока она дежурила возле спящего пациента. Отец ее понимал и, конечно, распознал бы надломленность Уильяма. Будь он жив, тоже сидел бы в этой палате и вместе со средней дочерью следил за внутренним путешествием неподвижного человека.

Однажды Уильям открыл глаза и сел в кровати. Сильвия отложила книгу. Она заволновалась, поняв, что пришло время вопросов. Казалось, она чувствует и волнение Джулии, находящейся в квартире на другом конце города. Сказанное в записке не отменяется? Джулия ему больше не жена? Когда Уильям, отвернувшись к стене, ровным голосом сказал, что не хочет видеть Джулию, и Алису тоже, что он отказывается от жены и дочери, Сильвия посмотрела на его повернутую голову, на длинное тело, перевела взгляд на белесое небо за окном и беззвучно разрыдалась.

Оказалось, и она ждала ответа. Сильвия вся состояла из вопросительных знаков и чувств, с которыми не знала что делать, — как с поклажей, которая оттягивает руки, а девать ее некуда: в одежде нет карманов. Сильвия и сама проходила курс лечения. Она сочувствовала сестре, но если бы Джулия появилась в больнице, то ей самой уже не нашлось бы места подле кровати Уильяма. А если бы они воссоединились, для Сильвии не осталось бы места нигде — ни в их квартире, ни в больничной палате. Сильвии казалось, будто она сама поселилась в этой комнате и ей требуется время, чтобы прийти в себя. Она не была больна, но и здоровой тоже не была.

После этого Сильвия решила прекратить свои визиты. Обе цели были достигнуты: Уильям окреп и мог сам общаться с врачом, Джулия получила желанные ответы. Но оказалось, что Сильвия не может оставаться в стороне. Каждое утро она себе говорила, что сегодня не поедет в больницу, но потом садилась в автобус. Как будто некое магнитное поле объединило библиотеку, клинику и квартиру старшей сестры. Сильвия штемпелевала книги, рассылала читателям уведомления о просроченных, сидела возле Уильяма и вместе с сестрами ужинала едой навынос.

«Что я делаю?» — спрашивала она себя беспрестанно, но ни разу не дала вразумительного ответа. Сильвия проводила часы подле человека, хотевшего умереть. Да он и не выглядел по-настоящему живым. Иногда, поймав его пустой взгляд, Сильвия понимала, что он старается вспомнить ее имя. С книгой на коленях, она молчала и только мысленно призывала его вернуться к жизни. Доктор Дембия рассказала ей о цепкости депрессии, о сложной процедуре верного подбора препаратов.

— Ему придется принимать лекарства пожизненно, — сказала она. — Без них ему с депрессией не справиться. Удивительно, что он еще так долго держался.

С тех пор как Уильям немного оправился, Сильвия мучительно искала безопасную тему для бесед с ним. Досужая болтовня о погоде или отвратительной больничной еде ей претила. От одной мысли о подобной ерунде пересыхало во рту, и Сильвия не могла произнести ни слова. Как-то раз от отчаяния она спросила о чем-то, связанном с баскетболом. И это сработало, открыв путь к разговорам, в которых не было вымученности и неловкости. Сильвия припомнила игроков и баскетбольные истории из записок Уильяма и спросила о них. И ее накрыло волной облегчения от того, как ожило его лицо. В глазах его вспыхнул огонек, похожий на индикатор плитки. В библиотеке Сильвия отыскала баскетбольную энциклопедию и выписала данные для всевозможных вопросов. Ей хотелось вновь зажечь тот огонек, и она рассчитывала, что с ее помощью он будет гореть постоянно.

После ужина в квартире старшей сестры Сильвия, Цецилия и Эмелин вышли на улицу. Джулия повеселела после того, как узнала, что Уильям не хочет видеть их с дочерью. Она улыбалась, поддразнивала сестер, высказывалась о еде, говорила об Алисе и Иззи. Сильвия наблюдала за ней, завидуя ее легкости. Себя она чувствовала в ловушке, погребенной под ворохом секретов. За едой она больше молчала, боясь перепутать, о чем говорить можно и о чем нельзя.

Сестры забрались в маленький зеленый седан, одолженный Цецилией у скульптора, который хотел с ней встречаться. Эмелин устроилась на заднем сиденье и пристегнула ремнем безопасности спящую Иззи.

— Не гони, — сказала она Цецилии, любительнице быстрой езды.

— Нет, крылышки буффало мне не понравились, — сказала Цецилия. — Почему куриные крылья такие маленькие? Подозрительно.

— Малышка вырубилась, — доложила Эмелин.

Лицо спящей девочки было серьезным, словно она размышляла над сложными проблемами: как в современных экономических условиях уменьшить бюджетный дефицит и совместима ли свобода воли с детерминизмом.

Сильвия была так напряжена, что еле справилась с ремнем безопасности. Когда машина набрала ход, она поняла, что должна заговорить, иначе потом вообще не сумеет раскрыть рот. Откашлявшись, Сильвия выпалила: